Алексей Левинсон о I Съезде народных депутатов СССР

Для каждого номера Weekend в рамках проекта "Частная память" мы выбираем одно из событий 1953-2013 годов, выпавшее на эту неделю. Масштаб этих событий с точки зрения истории различен, но отпечатавшиеся навсегда в памяти современников они приобрели общее измерение — человеческое. Мы публикуем рассказы людей, чьи знания, мнения и впечатления представляются нам безусловно ценными.

25 мая — 9 июня 1989 года
I Съезд народных депутатов СССР

К моменту начала Первого съезда всю сравнительно нехитрую программу демократических преобразований уже прописали в газетах и многократно обсудили. Не осталось каких-то вещей и целей, которые надо было понимать умом, и на первом месте оказались эмоции. Шла не то чтобы гражданская война, но открытая борьба "тех и этих", и полемика, гремевшая в Кремлевском дворце, сотрясала души миллионов людей. Появились выражения "слушать съезд" и "смотреть съезд" — и это стало таким же эмоциональным делом, как, например, боление за футбольную команду. Это было формой гражданского участия, за съездом следили абсолютно все, сидя, как завороженные, у телевизоров и приемников. Впервые мы жили самым главным, что происходит в стране. Были, правда, люди, которые демонстративно говорили: "Я не буду это смотреть и слушать", но это же не безразличие, а тоже выражение позиции: они знали, что именно они не будут смотреть и слушать.

Сегодня все это может казаться наивным и романтическим, но тогда страна действительно переходила из одного состояния в другое. И мы понимали, что присутствуем при исторических событиях. Первые свободные выборы, которые прошли буквально накануне съезда, показали соотношение сил между теми, кто стоял, как это тогда называлось, за демократизацию страны, и теми, кто хотел сохранить советские порядки. Съезд выполнял роль парламента, которую не выполнял ни Верховный Совет прежде, ни Государственная дума после. Такого парламента, где были бы представлены разные силы, и сохранялся их баланс, в истории нашей страны больше не было, разве что Учредительное собрание. Наш директор, основатель ВЦИОМа Татьяна Ивановна Заславская, была триумфально избрана одним из депутатов и оказалась первым выступающим. В общем, в том, что депутаты народные, никто не сомневался.

Я был такой же зритель, как все, и тоже переживал, наблюдая за этим потрясающим театром с необычайно яркими персонажами со всех сторон. Когда куда-то ехал, всегда брал с собой радиоприемник, а дома или еще где-то, где был телевизор, пялился в телевизор или хотя бы слушал его, уже узнавая всех по голосам. Телевизионная картинка была однообразной, и многочасовое созерцание одного и того же в каком-то смысле увеличивало напряжение — это же не фильм, в котором есть экшен, меняются кадры, ракурсы и прочее. Там ничего не менялось. Но напряжение было огромным — кто что скажет? Дадут этому слово или не дадут? На контрасте возникали какие-то комические моменты, например, массу шуточек рождала горбачевская своеобразная речевая манера, его речь без существительных, одни глаголы и местоимения. Вот это "вы присядьте, я вам дам". С другой стороны, все время ходили разговоры, что красные готовят переворот, что начнут давить танками и вешать на фонарях, что готовы расстрельные списки, и каждый мог вообразить себя в этих списках. И события в Китае, гибель людей на площади Тяньаньмэнь, только подтверждали, что дело демократии — это рискованное дело.

Самые драматические переживания были связаны, конечно, с выступлениями Сахарова. Он посягнул на афганскую войну, оказался единственным человеком, который вслух сказал, что в ней нет ничего священного, причем не где-то, а с трибуны съезда. Ему противостоял афганец Сергей Червонопиский, который на этой войне потерял ногу и вообще жизнью рисковал, кровь проливал. И вот он махал на Сахарова костылями, и вслед за ним Сахарова захлопывали, топотом не давали говорить. Но мне особенно запомнилась одна фраза Сахарова, которую он бросил в какой-то момент Горбачеву: "Вы, наверное, хотите короноваться". Это сейчас Горбачев воспринимается если не как инициатор, то как символическая фигура, с которой были связаны последующие преобразования, но на съезде он держался большинства, названного тогда агрессивно-послушным. При этом я, как социолог, знал, что страна в своем стремительном развитии уже обогнала депутатов в готовности к демократизации.

Мы во ВЦИОМе тогда наладили очень оперативную передачу данных с мест, где проводились опросы, то есть со всего Советского Союза. Без интернета и даже без повсеместной телефонной связи мы сумели добиться, чтобы вопросы, которые обсуждались на съезде, сразу превращались в вопросы нашего исследования, поэтому мы немедленно узнавали реакцию всего населения страны и предоставляли съезду весь спектр мнений. Мне выпала честь нести в Кремль листок бумаги, на котором были напечатаны результаты первого из таких опросов. Даже не помню точно, какие там были вопросы, но в целом проблематика понятна: двигаться России в сторону демократического общества с рыночной экономикой или нет? ВЦИОМ располагался на Никольской улице, совсем недалеко от Кремля, и я был таким вестовым, которому довелось, так сказать, донести мнение народа до властей. Документ был адресован лично Горбачеву, но он сам бумагу не взял, я вручил ее какому-то его помощнику, тот посмотрел, и, в общем, стало ясно, что радоваться им там было особо нечему. Мнение большинства населения совпадало с мнением демократического меньшинства съезда, а не с мнением этого агрессивно-послушного большинства.

С этого момента отношения Горбачева с ВЦИОМом очень сильно охладились. К чести его надо сказать, что ничего далее не произошло. Мы тогда находились на государственном финансировании, оно не было прекращено, никаких помех нашей деятельности чинить не стали. Само рождение ВЦИОМа в 1987 году было возможно только с благословения Горбачева, без его поддержки такой центр не мог возникнуть, потому что для государства с советским строем это такая же невозможная институция, как свободная пресса. То есть Горбачев был если не создателем, то крестным отцом ВЦИОМа, и когда его дитя ему сделало нечто неприятное своей правдой, он не стал принимать никаких мер. Поскольку другие правители пытались поступать иначе, на их фоне его поведение стоит признать благородным. Мы не впали в немилость, но вышли из милости. И для нас это оказалось очень большим благом, потому что иначе был риск стать придворной структурой. А мы остались просто свободными.

Записал Андрей Борзенко

май 1985 года
Лев Рубинштейн о начале антиалкогольной кампании в СССР

26 апреля 1986 года
Роман Лейбов об аварии на Чернобыльской АЭС

23 апреля 1964 года
Вадим Гаевский о первом спектакле Театра на Таганке

12 апреля 1961 года
Елена Вигдорова о полете Юрия Гагарина

3 и 4 апреля 1953 года
Любовь Вовси о "деле врачей"

29 марта 1971 года
Владимир Буковский о своем четвертом аресте и высылке

27 марта 1991 года
Максим Кронгауз об основании РГГУ

14 марта 2004 года
Григорий Ревзин о пожаре в Манеже

7 марта 1981 года
Михаил Трофименков о ленинградском Рок-клубе

5 марта 1966 года
Анатолий Найман о смерти Анны Ахматовой

27--29 февраля 1988 года
Светлана Ганнушкина о погроме в Сумгаите

15 февраля 1989 года
Олег Кривопалов о выводе советских войск из Афганистана

13 февраля 1964 года
Анатолий Найман об аресте Иосифа Бродского