«Это история о том, как телевизор победил в России человека»

Для каждого номера Weekend в рамках проекта "Частная память" мы выбираем одно из событий 1953-2013 годов, выпавшее на эту неделю. Масштаб этих событий с точки зрения истории различен, но отпечатавшиеся навсегда в памяти современников они приобрели общее измерение — человеческое. Мы публикуем рассказы людей, чьи знания, мнения и впечатления представляются нам безусловно ценными.

16 июня и 3 июля 1996 года
Первый и второй туры выборов президента России

Я включаю телевизор, там — Коста-Рика — Уругвай, неиллюзорная бойня, аутсайдер терзает фаворита, да еще и человек по имени Ельцин на поле. "Коста-Рика, Ельцин, Техеда",— думаю я. Этот ритм плотно вбит в голову, как забудешь — телевизор, другой, еще не плоский, но уже японский, а в нем — Лужков Юрий Михайлович. Юрий Михайлович суров и бордов, как колхозная свекла. "Россия, Ельцин, победа!" — кричит Юрий Михайлович.

Почему я вообще начинаю с разговора про телевизор? Ну, потому, наверное, что история выборов 1996-го — это ведь и есть история о том, как телевизор победил в России человека. Человек до сих пор от поражения не оправился — сражается без энтузиазма, несет потери. Телевизор рулит.

Но лично для меня, впрочем, история тех выборов началась не с телевизора. Политикой я интересовался мало. Девочками, да. Иммануилом Кантом. Джоном Бартом. Слабоалкогольными напитками. Джойсом. Шеймасом Хини. Крепкими алкогольными напитками. Бердяевым. Бердяевым меньше, чем следовало бы. Как я мог угадать, что он впоследствии окажется в таком фаворе, что сам президент будет его из телевизора цитировать? Ну вот, Бердяевым меньше, чем следовало бы, а политикой — еще меньше, чем Бердяевым.

Конец семестра. Лето. За окном поют, наверное, птахи, хоть их и не слышно, когда ты сидишь на 11-м этаже первого ГУМа. ГУМ — для не учившихся в МГУ сообщу,— это не то, о чем вы подумали. Это первый гуманитарный корпус. В аудиторию, где мы ждем семинара, входит Арсений Николаевич Чанышев, непростой поэт, да и человек тоже непростой, который должен учить нас любви к античным философам. Арсений Николаевич достает из кармана мятого пиджака еще более мятую бумажку с печатью. Пускает по рядам — смотрите.

"Сим удостоверяется, что князь А.Н. Чанышев назначается наблюдателем на выборы от Казачьей партии России". Печать с перекрещенными саблями и подпись какого-то там "генерал-атамана". Чанышев любуется произведенным эффектом. Эффекта нет, ибо юность жестока.

— Ладно,— говорит Чанышев.— "Князь" — это я сам вписал.

Так я и узнаю, что, во-первых, Чанышев никакой не князь, а во-вторых, на страну надвигаются выборы.

Навязчиво надвигаются, надо сказать. Что ни день, то больше вокруг их признаков. Вот на парапете у метро плакат: "Купи еды в последний раз". И картинка какая-то страшная. Не помню теперь. Перечеркнутый батон? Меня, конечно, таким не напугаешь. Я студент, я и так ее каждый день покупаю, как в последний раз.

Выборы отчаянно лезут в телевизор. Дядя с большими усами говорит что-то о наступлении мрачных времен и возвращении ГУЛАГа. Рекламные ролики мешают следить за триумфами московского "Спартака". Да, дети, у московского "Спартака" были триумфы. Хочется правильных песен, когда у лучшей команды страны новый тренер. Жора Ярцев. Жора! Ярцев! "За "Спартак" играет Жора Ярцев, ну а кони Ярцева боятся!" Но вместо этого в телевизоре ненатуральные крестьянки поют частушки о величии Григория Явлинского. Что-то рычит генерал Лебедь, в которого, по слухам, влюблены все женщины. Это, конечно, удивительно. Все женщины должны быть влюблены в меня. Начинаю поглядывать на женщин с опаской — странные они какие-то.

Безусый дядя из телевизора пугает лагерными вышками и обещает баланду. Неплохо было бы сейчас хлебнуть баланды. Денег в обрез, и потратить их предпочтительнее на сигареты.

Я стою у ларька на оптовом рынке. Вы помните, что это — оптовый рынок? Бетонный блин, застроенный ужасными ларьками, в которых продается почти все плохое, что в мире есть. От замороженной рыбы неизвестного происхождения и возраста, помнящей если не динозавров, то Сталина наверняка. До предположительно героина. Я вспоминаю, как усатый дядя из телевизора говорил, что скоро мы все вспомним Сталина. Смотрю на пачку американских сигарет и впервые переживаю что-то вроде опасения: а вдруг этот неприятный тип с бородавкой, который изредка — очень изредка — мелькает в телевизоре на фоне красных флагов, на самом деле отнимет у меня американские сигареты? И, что, вероятно, даже хуже,— Шеймаса Хини?

Иду к подружке в гости, достаю из почтового ящика листовку. "Вместо Борьки пьяного выберем Зюганова!" Отец ее сидит на кухне и, поправляя ежеминутно очки, читает "МК". "Полюбила давеча Бориса Николаича, не хочу таперича Геннадия Андреича",— сообщает мне обширная дама с карикатуры. Груди у нее еще такие, знаете. Бидонами. Мне нравятся поменьше. Как у моей подружки. Но отец ее, кажется, не собирается никуда уходить. Подружка, проявляя подозрительную политическую грамотность, склоняет родителя голосовать за Амана Тулеева:

— Люблю убогоньких.

Но русскую литературу, видимо, больше. Иначе откуда эта тяга к убогоньким? Ах, будь я тогда поумнее хоть немного, меня бы эта мысль кольнула. Убогоньких, значит. Но не кольнула.

В телевизоре беснуются плохие русские рокеры. И среди них — Борис Николаевич Ельцин. Пляшет. Неумело, зато от души. Это отчего-то вызывает гнев старших. Президент не должен и так далее. А мне нравится. Я и сам примерно так же танцую. Особенно если выпью. Ну, так ведь он, наверное, тоже выпил. "Голосуй или проиграешь!" — хором кричат участники вечеринки. Потом дядя, кажется, с лысиной, рассказав для начала о новых погибших где-то там, в Чечне, переключается на неизбежное. Призрак Сталина. Угроза массовых репрессий. Неизбежный крах экономики. Мы порвали "Ротор". Наконец-то. С этого следовало начинать.

Ах да, не все теперь и знают, что такое "Ротор". Футбольная команда из Волгограда. Или как там нынче этот город называется. Раз уж тут повсюду призрак Сталина. Мы опасались, что "Ротор" выиграет чемпионат, но обошлось.

Неизбежный крах экономики где-то совсем рядом: я купил подружке здоровенного плюшевого кота. А мог бы жить недели две на эти деньги. Ладно, сессия ведь, полезно немного поголодать. Тем более, гости сегодня придут, принесут чего-нибудь.

Гости, они же однокурсники, приносят несколько бутылок водки "Привет", которая в наших кругах считается приличной. Мы, в конце концов, люди утонченные. И один, вот уж кого не подозревали мы в политической подкованности, начинает вдруг объяснять, что реформы завели страну в тупик, война фактически проиграна и только мягкий, аккуратный и последовательный возврат в прошлое, а также обеспечение реального народовластия...

Да ты чего, давай лучше выпьем.

Из телевизора дядя с шевелюрой говорит, что нельзя дать коммунистам шанса еще раз привести страну к краху и отправить нас в лагеря. В лагеря, конечно, не хочется. Лично мне даже в пионерских никогда не нравилось.

В почтовом ящике пачка листовок. Мартин Люцианович Шаккум. Люцианович, смешно. "О защите граждан от произвола и коррупции". "Образовать вертикаль власти". Вертикаль, надо же. Я зачем-то запоминаю это словосочетание — "вертикаль власти". Этакий незамысловатый фаллоцентризм. Вверну куда-нибудь при случае.

16 июня, выборы. Я дозрел. Очень не хочется в лагеря. Решаю проголосовать. Впервые в жизни. До этого как-то совсем меня выборы не занимали. А тут. Призрак. Колючая проволока. Я увидел окурочек с красной помадой и так далее.

Наверное, думаю я, там будут журналисты. И они меня спросят: а почему ты, Давыдов, решил проголосовать и за кого? И в ответ я скажу настоящую речь о свободе. Там будет все. Джойс. И девочки. И американские сигареты. И недопустимость возвращения репрессий. Ах, что это будет за речь! Уж я то знаю про свободу побольше, чем все эти усатые и лысые. Начну с Платона. То есть нет. Конечно, с критики Платона Поппером. Как там это у него.

Я натыкаюсь на Сережку, школьного еще друга. Сережка моден до неприличия и увлечен, кажется, наркотиками. Тоже идет на выборы. "За кого голосуешь?" — спрашиваю. Сережка загадочно улыбается.

На участке журналистов нет, и вообще народу немного. За столом — завуч из школы, где мы с Сережкой учились. Что за вид у вас! Поправьте хоть одежду и бюллетени не вздумайте испортить! Я голосую за Ельцина. Сережка вписывает — номером 12 — кого-то из солистов группы "Депеш Мод". Совместными усилиями мы останавливаем наступление тоталитаризма.

Потом был еще один тур, а потом много всего другого. А вот на выборы я больше никогда не ходил. Так сложилось, что на следующих я работал в одной конторе с громким именем, помогал серенькому кандидату с сомнительным прошлым остановить, не допустить, а заодно много про выборы в России узнал. Желание голосовать отпало.

И только спустя 16 лет, в 2012-м я пришел на участок. Вписал в бюллетень Человека-паука и проголосовал за него. Надо все-таки спасать Россию. Я не смог — так, может, хоть Человек-паук.

Иван Давыдов

21 июля 1963 года
Наум Клейман о победе «Восьми с половиной» Федерико Феллини на ММКФ

5–10 июня 1967 года
Анатолий Найман о Шестидневной войне

3 июня 1989 года
Анна Наринская о первом концерте Pink Floyd в СССР

май 1989 года
Алексей Левинсон о I Съезде народных депутатов СССР

май 1985 года
Лев Рубинштейн о начале антиалкогольной кампании в СССР

26 апреля 1986 года
Роман Лейбов об аварии на Чернобыльской АЭС

23 апреля 1964 года
Вадим Гаевский о первом спектакле Театра на Таганке

12 апреля 1961 года
Елена Вигдорова о полете Юрия Гагарина

3 и 4 апреля 1953 года
Любовь Вовси о "деле врачей"

29 марта 1971 года
Владимир Буковский о своем четвертом аресте и высылке

27 марта 1991 года
Максим Кронгауз об основании РГГУ

14 марта 2004 года
Григорий Ревзин о пожаре в Манеже

7 марта 1981 года
Михаил Трофименков о ленинградском Рок-клубе

5 марта 1966 года
Анатолий Найман о смерти Анны Ахматовой

27--29 февраля 1988 года
Светлана Ганнушкина о погроме в Сумгаите

15 февраля 1989 года
Олег Кривопалов о выводе советских войск из Афганистана

13 февраля 1964 года
Анатолий Найман об аресте Иосифа Бродского