11.07.2014, 00:00

«Никто не знал, что сгорело несколько деревень и погибло больше ста человек»

Дмитрий Орешкин о засухе и торфяных пожарах в июле и августе 1972 года

Для каждого номера Weekend в рамках проекта "Частная память" мы выбираем одно из событий 1953-2013 годов, выпавшее на эту неделю. Масштаб этих событий с точки зрения истории различен, но отпечатавшиеся навсегда в памяти современников они приобрели общее измерение — человеческое. Мы публикуем рассказы людей, чьи знания, мнения и впечатления представляются нам безусловно ценными.

Один из очагов возгорания в Московской области, лето 1972 года
Фото: Виктор Будан /Фотохроника ТАСС

Июль-август 1972 года
Засуха и торфяные пожары в СССР

К лету 1972 года я закончил второй курс по кафедре палеогеографии географического факультета МГУ. Это про ландшафты прошлого, мамонтов, древние оледенения, Атлантиду, большие и малые колебания климата, а также воздействие человека на природу и обратно.

Нас, десяток второкурсников, снабдили палатками, спальными мешками, запасом тушенки, погрузили в ГАЗ-53 с брезентовым кузовом типа шарабан и пустили от верховьев Волги на севере до факультетской базы "Терскол" в Кавказских горах на юге. С заездом в разные интересные места, общим сроком на два месяца.

В СССР примерно до середины 70-х еще держались обычаи великой географической школы. Традиции тянулись от Русского географического общества, которое ничуть не уступало Британскому и по уставу возглавлялось непременно одним из членов императорской фамилии. В советскую же эпоху былая имперская роскошь постепенно тускнела. Но пока держались в строю великие старики-академики, получившие базовое образование до 1917-го, для студентов геофака был истинный рай без всякой идеологии. Старики затеяли уходить как раз где-то в 70-х.

Целью практики было изучение опорных разрезов. Это когда в речном обрыве вы можете видеть внизу, скажем, глину с валунами, оставленную одним древним оледенением, потом выше (то есть позже в геологическом времени) — черный торфяник, накопленный в озере за время межледниковой эпохи, а сверху вся эта прелесть венчается еще одной ледниковой толщей — отложениями следующего, более молодого оледенения. Ну или там межледниковые ископаемые почвы, где-нибудь под Брянском, позже разбитые клиньями вечной мерзлоты, которая на самом деле вовсе не вечная, потому что длилась всего 15-20 тысяч лет, а потом все-таки отступила за полярный круг и в Сибирь. В общем, тогда я проникся твердым ощущением, что жизнь удалась и вся Россия представляет собой слоеный пирог, полный древних чудес, где все со всем связано.

Когда мы ехали обратно в Москву, машину остановили гаишники и объяснили водителю, что нельзя курить. Мы в кузове и не курили, но впервые был такой официальный запрет: говорили, что если из автомобиля выбрасывали окурок, то следовали какие-то страшные кары, впрочем, никто, конечно, ничего не соблюдал. В Москве было уже сплошное марево, с юго-востока — от Шатуры, Коломны и Егорьевска — ползла дымная масса, за которой было не видно солнца.

Я уже понемногу начал понимать, как устроены торфяные пожары, но по-настоящему понял, как они страшны, только через несколько лет, когда наблюдал их вблизи. Ты идешь, а у тебя под ногами вдруг отвесная двухметровая яма, гигантский тандыр, куда свалишься и уже не вылезешь — там бешеная температура, и ты сразу задыхаешься и сгораешь. Ребята, которые тушили в 72 году, проваливались и гибли прямо в машинах, но об этом, конечно, не говорили в печати или по радио, нам рассказывали знакомые. Еще рассказывали, и позже я в этом убедился, что когда кто-то приходил к местному начальнику и говорил: "У вас горит, срочно надо воду", обычно отвечали: "Вот ты, наверное, и поджег" — так они ненавидели всех, кто ездил по лесам, хоть туристов, хоть ученых и добровольцев-пожарных.

От Шатуры, Коломны и Егорьевска ползла дымная масса, за которой было не видно солнца

Я хоть как-то представлял себе, что происходит — как какой-никакой географ, сын лесотехника и брат почвоведа, я понимал, что горит в основном торф, а не лес, и поэтому вони много, а площадь пожаров не очень большая, и до Москвы огонь не дойдет. Но вообще никто ничего не знал. В средствах массовой информации говорили, что лесные пожары, они локализованы, нет поводов для беспокойства. Никто не знал, что сгорело несколько деревень и погибло больше ста человек, что маршал Гречко лично руководил обороной из штаба в Шатуре. По советской традиции пресса об этом почти ничего не писала. Ходили бредовые слухи о сгоревших городах и заводах, люди вокруг боялись, что задохнутся, дышали через мокрые тряпочки.

Я же переживал разве что за старшую сестру — она была на сносях, осенью ей рожать будущего географа, который через 40 лет будет полоскать соотечественникам мозги прогнозами погоды по НТВ. Ей тяжело. А мне, напротив, легко и прозрачно, и многое наконец понятно. Ибо за год-два до того мы со школьными еще друзьями пошли в поход на озеро Тростенское, к западу от Москвы. Кстати, как потом выяснилось, оно тоже ледникового происхождения. Край древнего ледника нагромоздил перед своим фронтом (в зоне разгрузки) широкую полосу моренных и гравийно-галечных отложений, промытых талыми водами. Люди потом ее назвали Клинско-Дмитровской грядой и приладились добывать на ней бутовый камень и гравийно-галечные смеси. А севернее и западнее гряды ледник, наоборот, выкопал обширные низменности, откуда обломочный материал в значительной части льдом и изымался. Потом эти выкопанные льдом низины ("гляциодепрессии") были освоены озерами и болотами. Вот и Тростенское — плоское, округлое, обмелевшее и заросшее за послеледниковую эпоху. Ну, там есть отдельная спорная история насчет того, какое именно оледенение — последнее, предпоследнее или даже предпредпоследнее, то есть третье сверху,— добиралось до Московской области. Но оставим это специалистам, которые еще не полностью вымерли.

Ходили бредовые слухи о сгоревших городах и заводах, люди вокруг боялись, что задохнутся, дышали через мокрые тряпочки

Мы же тогда обо всей этой премудрости не догадывались. Просто наблюдали объективную реальность: заброшенные бараки с выбитыми дверями и окнами на месте огромных торфоразработок вокруг озера. И даже в одном из них ночевали, вениками из бурьяна убрав с пола осколки стекла и прочую мерзость запустения. Была скверная ночь: бескрайнее темное болото, полное недружественных скрипов, подозрительных хлюпаний и шорохов. Тучи, дождь. Зияющие пустотой окна и двери соседних бараков, откуда на тебя, кажется, все время кто-то смотрит. Самое место для собаки Баскервилей. Но страшнее всего были циклопические переплетения ржавых труб, диаметром, кажется, до метра, с замысловатой запорной арматурой, стянутых мощными болтами, тянущихся куда-то за пределы видимости или ныряющих в тревожную глубину дренажных каналов. Дна не видно, но глубоко. И труба вертикально вниз растворяется в подводной дымке. Беспризорной стали и напрасного человеческого труда брошено немерено. Запустение.

То были следы великого сталинского плана преобразования природы, начатого в конце 40-х, но, слава богу, так и не законченного. В частности, было принято стратегическое решение резко увеличить добычу торфа вокруг Москвы. Чтобы обеспечить топливом планомерно развивающуюся промышленность. В связи с чем была развернута программа осушения торфяников, которые все равно в глупой природе только даром место занимают.

Это, впрочем, пустяки. Куда страшней была, скажем, исполинская идея развернуть сток Амударьи через древнее русло Узбой вместо Аральского моря в Каспийское. С тем чтобы белые советские пароходы могли из Волги и Каспия подниматься через засаженные виноградом Каракумы вверх аж до самого Таджикистана.

Учитывая, что к 70-м годам Амударью почти целиком разобрали на орошение и Арал начал иссякать даже без всяких водоотводов, пустой судоходный канал-гигант с шлюзами через Каракумы стал бы куда более страшным памятником варварским амбициям, чем даже "дорога смерти" Салехард--Дудинка. А ведь все было всерьез. Экспедиции провели, книжку опубликовали, зэков под новую стройку в Каракумы уже нагнали. Но тут Сталин умер, и великий план преобразования природы ухнул в Лету. К тихой радости еще довольно многочисленных специалистов, не утративших способности сводить природный дебет с кредитом.

Могучая идея обеспечить Московский столичный регион торфяной энергетикой ухнула туда же. На Тростенское озеро вода вернулась сразу же после того, как ее бросили откачивать. Это так называемые низинные торфяники. Но ведь бывают и водораздельные болота. Их, если осушить, естественным путем назад уже не обводнишь: вода в горку не течет. Вот они-то, брошенные без внимания и воды, теперь по большей части и загораются. 1972 год был только началом.

С тех пор подземный огонь в центральных районах России возгорается с прискорбной периодичностью. Как жаркое лето, так торфяники горят.

Почти наверняка в ближайшие несколько лет что-нибудь похожее произойдет в Белоруссии. Там великий преобразователь природы А.Г. Лукашенко велел своим ученым непременно найти в республике нефть и газ. Сроку дал три года. Из них два прошло. А покуда нефти не нашли в достаточном количестве, велел резко расширить добычу дров и торфа — благо лесов и болот хватает. Могу только предположить, что раньше или позже полыхнет.

10 июля 1960 года
Александр Нилин о победе сборной СССР на первом чемпионате Европы по футболу

16 июня и 3 июля 1996 года
Иван Давыдов о президентских выборах 1996 года

21 июля 1963 года
Наум Клейман о победе «Восьми с половиной» Федерико Феллини на ММКФ

5–10 июня 1967 года
Анатолий Найман о Шестидневной войне

3 июня 1989 года
Анна Наринская о первом концерте Pink Floyd в СССР

май 1989 года
Алексей Левинсон о I Съезде народных депутатов СССР

май 1985 года
Лев Рубинштейн о начале антиалкогольной кампании в СССР

26 апреля 1986 года
Роман Лейбов об аварии на Чернобыльской АЭС

23 апреля 1964 года
Вадим Гаевский о первом спектакле Театра на Таганке

12 апреля 1961 года
Елена Вигдорова о полете Юрия Гагарина

3 и 4 апреля 1953 года
Любовь Вовси о "деле врачей"

29 марта 1971 года
Владимир Буковский о своем четвертом аресте и высылке